Марина степнова сад описание
Добавил пользователь Alex Обновлено: 19.09.2024
— Марина, знаю, что вы работали шеф-редактором журнала XXL. А следите ли вы за современным глянцем?
— Я настоящая бабушка русского глянца: занималась этим делом с 1997 года по 2014-й. Поскольку я была редактором мужского журнала, то более или менее следила за мужским глянцем. Сейчас не слежу — но не потому, что перестала работать, а потому, что меня перестала интересовать эта информация. Совсем. Потребители глянца — это всегда аудитория определенного возраста, и она меняется.
Какой‑то смысл имеет только Vogue или аналогичные журналы, которые претендуют на звание арт-объекта, — с ними хоть в ванне можно полежать. И это единственное их преимущество.
— А часть аудитории забрали телеграм-каналы.
— Безусловно. Глянцевые журналы были раньше мини-просветителями и мини-развлекателями одновременно. Немножко узнаешь про кино, немножко про косметику, немножко про стиль и про моду, плюс всякая психология. В мужском глянце традиционно много было научпопа, мы старались, чтобы нашему читателю месяц было о чем поговорить с друзьями и девушкой. Теперь за тем же самым люди отправляются в интернет
— Не кажется ли вам, что мы отходим от доверия брендам в сторону доверия неким персонам?
— Потому что культура не приносит денег и аудиторию. СМИ — это всегда бизнес. А бизнес устроен как организм. У человека есть два органа, которые сам же организм отключает в последнюю очередь, — это сердце и мозг. Потому что без них жить нельзя. А вот без селезенки, например, можно.
Отрубить в СМИ культуру — это оставить организм без селезенки, но обеспечить жизнеспособность всего остального.
Это грустно, потому что именно культура делает нас цивилизованными людьми, которые соблюдают общественный договор. Но предприниматель, которому принадлежит медиа, думает о прибыли, поэтому культура у него не в приоритете. Это нормально для бизнеса, но не очень нормально для общества. Увы.
— Вы же писали роман около десяти лет. За время, пока вы над ним работали, замысел изменился?
К счастью, дети все равно доставляют довольно много радости, а то бы их, наверно, вообще рожать перестали.
Поэтому и в романе для меня самым важным в итоге стал ребенок, воспитание ребенка и все, что дает принятие и беззаветная любовь к ребенку.
— В вашем романе есть этот подспудный страх того, что ребенок может вырасти чудовищем, эгоистом.
— Упаси господь вырастить такую Тусю! Все мои страхи и материнские кошмары воплотились в этой героине. Я не хочу, чтобы мой ребенок стал чудовищем для других. Хочется же, чтобы ребенок вырос и хорошим человеком, и счастливым — а это трудносовместимые вещи. Счастливый человек чаще всего сам в себе, сам для себя, и другим с ним бывает, мягко скажем, непросто. А хороший человек, как правило, себе не принадлежит, он обслуживает других, для них старается. Быть рядом с ним — радость, но ему самому часто приходится несладко. И найти этот баланс между счастливым и хорошим — самое сложное.
— Ваша героиня до пяти лет не говорила. Почему?
— Я хотела, чтобы до определенного возраста с Тусей было что‑то не так, хотела подчеркнуть ее инаковость. Плюс мне нужно было логически оправдать, почему доктор Мейзель останется жить в семье, — ведь здоровому ребенку не нужен постоянный медицинский присмотр. При этом я совершенно не хотела, чтобы героиня была аутистом или чтобы у нее был какой‑то серьезный диагноз. Поэтому у Туси детский мутизм — это состояние, когда здоровый ребенок не говорит, хотя у него нет никаких отклонений в интеллектуальном развитии. Этот мутизм еще подчеркивает своенравие Туси: не могла говорить или не хотела?
— Критик Сергей Лебеденко подметил в своей рецензии, что одно из важных чувств в романе — одержимость. Из романа о свободе получился роман об одержимости: Туси — лошадьми, Гривы — Тусей, княгини Борятинской — сперва книгами, а потом дочерью. Свобода часто оборачивается одержимостью?
— Граница настолько тонкая, что мы ее проскакиваем, не замечая. Действительно борьба за свободу нередко превращается в настоящие кровопролитные военные действия. Поразительно близкие состояния.
— Вы видите параллели между борьбой в обществе XIX века с тем, что происходит сейчас?
— В России — да и, скорее всего, во всем мире, но я не знаток мировой истории, так что не берусь утверждать — всегда все похоже. Это, с одной стороны, поразительно. С другой — очень понятно. Люди — они всегда и везде люди, наше восприятие, наша физиология подчиняются одним и тем же законам. Возьмите историю с холерными бунтами.
Люди сегодня реагируют на пандемию так же, как и в XIX веке. Ровно такая же паника, конспирологические теории, отчаяние — разве что врачей физически не разрывают и в госпитали не врываются.
Студенческие бунты, волнения, отношения государства и общества, взаимное недовольство, репрессии… Все похоже. К концу XIX века в России одни жили во дворцах, в немыслимой роскоши, а другие — за пределами разумного, в невероятной нищете. Ни одни, ни другие уже не в силах были смотреть друг другу в глаза. Все попытки поговорить и понять друг друга заканчивались потасовками с жандармами. Замечательная переговорная позиция, очень нам знакомая. Можно только надеяться, что сегодня не будет очередной революции и гражданской войны и закончится все по-другому.
— Когда садишься за исторический роман, насколько тщательно нужно сверять детали и изучать документы?
— Очень. Важно буквально все. И все время приходится себя проверять. Например, у меня в романе во время холеры Мейзель смазывал пальцы йодом. А потом я спохватилась, проверила и узнала, что йодной настойки тогда просто не было. Потому пришлось Мейзелю смазывать пальцы настоем хлорной извести, и йод в романе появился только тогда, когда появился в реальной жизни.
Как ни странно, для романа этот скандал — только на пользу. А вот Гузель — жалко очень. Она прекрасный человек, и писатель замечательный, и, несмотря на то что она держится с поразительным достоинством, думаю, ей тяжело. Сочувствую ей всем сердцем.
— Вы как‑то говорили о том, что неспроста возникли в вашем романе Борятинские, и это связано с историей вашей семьи. Можете рассказать?
На тот момент Анне Вуколовне было 17 лет, и княгиня Барятинская устроила ее брак. В Анне тоже был конный завод, небольшой, частный, и при заводе был ветеринарный врач — вот за него княгиня и выдала мою прапрабабушку. Прапрадеду было лет 37, и брак, кстати, оказался очень удачным. Они прожили вместе огромную жизнь, воспитали тринадцать детей. Анна Вуколовна никогда не работала, вела дом, ежедневно, даже в самые тяжелые времена, переодевалась к обеду и ужину. Все как положено. Как воспитали.
Как вы понимаете, обстоятельства в романе совершенно другие, другое все, но мне было важно, чтобы все происходило в месте, не чужом для меня.
— Вы изучали документы?
— Это семейная история. Я ей специально не занималась, хотя, конечно, думаю, при желании все можно узнать, проверить и восстановить. Просто у меня была другая задача.
— Ваша героиня княгиня Борятинская в трудной ситуации пыталась найти спасение в книгах и не нашла. Это ваше мнение, что литература не может спасти человека?
— Почему после рождения Туси княгиня Борятинская так и не вернулась к чтению?
— Она не возвращается к книгам, потому что они ей больше не нужны. Вместо книг появился Мейзель — теперь он отвечает на все ее вопросы. Просто княгиня обнаружила, что прекрасный вымышленный мир оказался иллюзией. Это сейчас вы можете прочитать про роды и материнство в книгах, либо зайти на любой материнский форум, где вам столько информации вывалят, что не унести. Да еще вслед будут кидать. А тогда, в XIX веке, герои книг не какали, не писали. В 1871 году княгине Борятинской 45 лет. Она — человек первой половины XIX века. Воспитана на сентиментализме, на романтической литературе, которая оказалась бессильна перед жизнью.
Дворянских девочек воспитывали в мире розовых пони и радужных единорогов, а потом раз — и на бедняжек обрушивалась взрослая жизнь. Девочка до брака жила в абсолютной невинности, никто не мог щиколотку ее увидеть, животных специально холостили, чтобы барышни не увидели случайно во дворе что‑нибудь не то. И тут она выходит замуж — и начинается. Беременность, роды, срыгивания, поносы. И все это без подготовки. Несладко женщинам приходилось, что тут скажешь.
— У княгини Борятинской есть старшие дети, с которыми у нее прохладные отношения. То, что она так сильно привязывается к Тусе, — это следствие позднего материнства?
— Туся — ребенок, который дался ей трудно, а все, что достается нам с трудом, мы ценим особенно сильно. Плюс княгиня не занималась своими старшими детьми, их воспитывали няньки. Борятинская своих детей видела-то лишь иногда — это была традиция. А вот Тусю княгиня с младенчества пыталась кормить, пеленала — делала все физиологическое, что связывает мать и ребенка неразрывно. Любишь ведь то, о чем заботишься.
В богатых семьях в XIX веке традиционно почти отсутствовал контакт между матерью и детьми, на это жаловались все. Я прочитала десятки воспоминаний, полных бесконечной любви к нянькам и мамкам и весьма прохладного отношения к родителям. Матери и отцу чаще всего доставалось уважение, не более. А ведь хороший родитель проживает жизнь ребенка вместе с ним. Когда ребенок падает и разбивает коленку, тот, кто поднимает его и целует ранку, тот и есть самый дорогой для него человек.
— Я недавно изучала документы и прочитала про среднюю продолжительность жизни в XIX веке. И там какие‑то ужасные цифры.
— Потому что была очень высокая детская смертность. Она и портила статистику. До трех лет доживал каждый второй-третий ребенок. Не было прививок, прививали только от оспы. Антибиотики появились только в 20-е годы XX века. Инфекционные болезни просто выкашивали детей. Когда, например, из десяти рожденных детей в одной семье оставалось в живых только трое или четверо — это был приличный показатель. Но те, кто выживал, обладал уже сильным иммунитетом и доживал до нормальных лет, в том числе и до глубокой старости.
— Как вообще женщины рожали по двенадцать-пятнадцать детей? Как организм выдерживал?
— Ну, во-первых, куда им было деваться? Толковой контрацепции не было. И даже если она была, то считалась грехом, а люди были по большей части если не верующие, то хотя бы богобоязненные. К тому же в каждом сословии дети были необходимы — правда, по разным причинам. У дворян это были наследники, продолжатели рода. У крестьян — элементарно работники. Ребенок уже с 4–5 лет мог много всего делать по хозяйству. В 10–11 он ставился полноценной рабочей единицей. Семья, у которой десять детей, — это семья, в которой в десять раз меньше вероятность, что они останутся голодными. Кстати, многие крестьянские хозяйства крепкие начинали разваливаться и стремительно беднеть, когда семьи разделялись. Большая семья — это конвейер, распределение обязанностей, довольно эффективное. Один мужик пашет, другой сеет, одна баба за скотом смотрит, другая — за детьми, третья — еды на всех приготовила. А когда людей мало — ты должен сам все успевать. Так что в детях был практический смысл.
Что же касается организма… Плохо он выдерживал. Женщины часто умирали после и во время родов от кровотечений, инфекций, осложнений. Но наряду с этим существовало вполне официальное медицинское мнение, что роды укрепляют здоровье женщины, — это, конечно, не так.
Например, доктор Бланк, батюшка Марии Ульяновой, мамы Ленина, считал, что чем больше женщина рожает, тем она здоровее.
— Это очень дорогой проект — костюмный, сложный. У меня уже есть несколько предложений, посмотрим, что из этого получится.
Марина Степнова. Сад. М.: Редакция Елены Шубиной, 2020
К шестнадцати годам она знала о животных все и мечтала только о том, чтобы вывести собственную породу. Девочка выросла своенравной и четко понимающей, чего она хочет. С чувствами окружающих Туся не особенно считается: уводит жениха у Нюты, девочки, взятой княгиней на воспитание, вырубает сад, которым так дорожила Надежда Александровна, пока та лежит в своей спальне и тихо умирает. Возможно, единственный, к кому Туся питает подлинные чувства — старый врач Мейзель. Она долго плачет после его смерти, но и то ее слезы быстро высыхают, когда героиня узнает, что все свои сбережения старик завещал не ей. Девушка тут же принимается за постройку конного завода.
Проблема еще и в том, что неясно, как сама Степнова относится к своим героям: кому сочувствует, кому сопереживает, какие чувства она хочет вызвать у читателя и зачем.
Герои появляются на сцене, чтобы сказать несколько слов, а то и вовсе молча, чтобы потом исчезнуть навсегда. Словно отработанный, ненужный автору материал, исчезают князь Борятинский, Нюточка, старшие брат и сестра Туси — Лиза и Николай, и логика их появлений и исчезновений вновь не убедительна.
Но изменить ничего нельзя, у Борятинской рождается прелестное дитя — девочка Туся. Забота о ней почти полностью ложится на доктора Григория Ивановича Мейзеля, чья помощь при тяжелых родах была неоценимой. Любовь Мейзеля к неугомонной юной княжне становится почти одержимостью — он ревниво относится к любым проявлениям заботы со стороны других героев. Тем тяжелее для него будет финал.
Довольно быстро читатель понимает, что Туся сознательно отказывается от традиционных поведенческих паттернов общества XIX столетия. Она неряшливо одевается, гогочет, беспардонно встревает в мужские разговоры, но при этом своим видом небезосновательно демонстрирует принадлежность к аристократии. У Туси мальчишеское увлечение — коневодство. Очевидно, что лошадей она любит много больше, чем людей. Ради постройки конного завода она готова всеми правдами и неправдами добиться обучения ветеринарной науке, а в XIX веке принадлежность девушки к дворянскому роду не гарантирует ей социального равенства. Но решение сделать Тусю именно такой не формирует авторский манифест эмансипации женщин. Просто Тусей пренебречь нельзя. Она такая не вопреки, она такая по своей природе.
Степнова будто ведет с героями разговор, который ее увлекает, но долго и подробно, а местами даже нудно, описывая судьбы одних, она резко переключает внимание на других, забывая о первых насовсем. Они просто растворяются за ненадобностью.
Определяя свою работу как роман воспитания, писательница успешно рассуждает с читателем на тривиальную тему о трудностях родительства языком позапрошлого века. Безграничная свобода ребенка — это хорошо или плохо? Нужно ли его наказывать за проступки? А если наказать, это будет полезно? Вырастет ли он тогда добропорядочным человеком? Герои романа ответа на эти вопросы не ищут, а интуитивно желают лучшего своим детям. А что получается в итоге, можно понять и без чтения романа (спойлер: никто не знает). Но зачем лишать себя столь редкого литературного удовольствия?
А ещё феминистский роман под шубой классического и книга, которую поклонники Марины Степновой ждали 9 лет. Рецензия ReadRate.
Прохлада и красота сада в средней полосе России, очаровательная в своей запущенности дворянская усадьба на излете XIX века, солнечно-полусонная жизнь богатой семьи, уставшей от столичных излишеств. Здесь рождается девочка, которая отказывается ходить в шелках, зубрить французский и разговаривать с ужимками.
Нормальный ребёнок XXI века. Но на дворе, вот беда, всего лишь девятнадцатое столетие.
У девочки Туси всё не по правилам, причём с самого зачатия. Она плод поздней любви. Её родители по меркам того времени старые люди в возрасте за сорок, которым личная жизнь (по тем же неписаным правилам) уже не полагается. Какие уж тут дети! Трудные роды становятся возможными благодаря случайно оказавшемуся в провинции высококвалифицированному врачу с нестандартным подходом – немцу Мейзелю. Но ребёнок так слаб, что только Мейзелю и под силу его выходить. Благодарная мать даёт ему полнейший карт-бланш в воспитании дочери. А тот даёт Тусе полнейшую свободу, прислушиваясь к её потребностям. Неслыханное дело! Не маленькую княжну воспитывают, а она воспитывает всех направо и налево. Преподаёт уроки терпимости и учит во всём полагаться на интуицию, а не на глупые правила. Туся бегает босиком по лесу, выходит из-за стола без спросу, горланит простецкие песни, спорит со старшими и всё своё свободное время проводит на конюшне. Мейзель и влюблённая в дочь мать не возражают – даже наоборот. Девочка стремительно растёт, и вот она уже хочет получить высшее образование и стать первой в России женщиной – директором конного завода.
Читайте также: