Дубовые кусты разрослись по скатам оврага около родника зеленеет короткая бархатная травка

Обновлено: 07.07.2024

В нескольких верстах от моей деревни находится большое село Шумихино, с каменною церковью, воздвигнутой во имя преподобных Козьмы и Дамиана. Напротив этой церкви некогда красовались обширные господские хоромы, окруженные разными пристройками, службами, мастерскими, конюшнями, грунтовыми и каретными сараями, банями и временными кухнями, флигелями для гостей и для управляющих, цветочными оранжереями, качелями для народа и,другими, более или менее полезными, зданиями. В этих хоромах жили богатые помещики, и все у них шло своим порядком, как вдруг, в одно прекрасное утро, вся эта благодать сгорела дотла. Господа перебрались в другое гнездо; усадьба запустела. Обширное пепелище превратилось в огород, кое-где загроможденный грудами кирпичей, остатками прежних фундаментов. Из уцелевших бревен на скорую руку сколотили избенку, покрыли ее барочным тесом, купленным лет за десять для построения павильона на готический манер, и поселили в ней садовника Митрофана с женой Аксиньей и семью детьми.

У этого садовника мне случилось два раза переночевать. Там и увидал я впервые Степушку, одинокого, заброшенного старичка, который приютился у Митрофана на огороде.

Я подо­шел к ним, поздо­ро­вался и при­сел с ними рядом. В това­рище Сте­пушки я узнал тоже зна­ко­мого: это был воль­но­от­пу­щен­ный чело­век графа Петра Ильича ***, Михайло Саве­льев, по про­звищу Туман. Он про­жи­вал у бол­хов­ского чахо­точ­ного меща­нина, содер­жа­теля посто­я­лого двора, где я довольно часто оста­нав­ли­вался. Про­ез­жа­ю­щие по боль­шой орлов­ской дороге моло­дые чинов­ники и дру­гие неза­ня­тые люди (куп­цам, погру­жен­ным в свои поло­са­тые перины, не до того) до сих пор еще могут заме­тить в недаль­нем рас­сто­я­нии от боль­шого села Тро­иц­кого огром­ный дере­вян­ный дом в два этажа, совер­шенно забро­шен­ный, с про­ва­лив­шейся кры­шей и наглухо заби­тыми окнами, выдви­ну­тый на самую дорогу. В пол­день, в ясную, сол­неч­ную погоду, ничего нельзя вооб­ра­зить печаль­нее этой раз­ва­лины. Здесь неко­гда жил граф Петр Ильич, извест­ный хле­бо­сол, бога­тый вель­можа ста­рого века. Бывало, вся губер­ния съез­жа­лась у него, пля­сала и весе­ли­лась на славу, при оглу­ши­тель­ном громе домо­ро­щен­ной музыки, трес­котне бура­ков и рим­ских све­чей; и, веро­ятно, не одна ста­рушка, про­ез­жая теперь мимо запу­сте­лых бояр­ских палат, вздох­нет и вспо­мя­нет минув­шие вре­мена и минув­шую моло­дость. Долго пиро­вал граф, долго рас­ха­жи­вал, при­вет­ливо улы­ба­ясь, в толпе подо­бо­страст­ных гостей; но име­нья его, к несча­стью, не хва­тило на целую жизнь. Разо­рив­шись кру­гом, отпра­вился он в Петер­бург искать себе места и умер в нумере гости­ницы, не дождав­шись ника­кого реше­ния. Туман слу­жил у него дво­рец­ким и еще при жизни графа полу­чил отпуск­ную. Это был чело­век лет семи­де­сяти, с лицом пра­виль­ным и при­ят­ным. Улы­бался он почти посто­янно, как улы­ба­ются теперь одни люди ека­те­ри­нин­ского вре­мени: доб­ро­душно и вели­чаво; раз­го­ва­ри­вая, мед­ленно выдви­гал и сжи­мал губы, лас­ково щурил глаза и про­из­но­сил слова несколько в нос. Смор­кался и нюхал табак он тоже не торо­пясь, словно дело делал.

– Ну, что, Михайло Саве­льич, – начал я, – нало­вил рыбы?

– А вот извольте в пле­тушку загля­нуть: двух окунь­ков залу­чил да голав­ли­ков штук пять… Покажь, Степа.

Сте­пушка про­тя­нул ко мне плетушку.

– Как ты пожи­ва­ешь, Сте­пан? – спро­сил я его.

– И… и… и… ни… ничего‑о, батюшка, пома­леньку, – отве­чал Сте­пан, запи­на­ясь, словно пуды язы­ком ворочал.

– А Мит­ро­фан здоров?

– Здо­ров, ка… как же, батюшка.

– Да плохо что-то клюет, – заго­во­рил Туман, – жарко больно; рыба-то вся под кусты заби­лась, спит… Надень-ко чер­вяка, Степа. (Сте­пушка достал чер­вяка, поло­жил на ладонь, хлоп­нул по нем раза два, надел на крю­чок, попле­вал и подал Туману.) Спа­сибо, Степа… А вы, батюшка, – про­дол­жал он, обра­ща­ясь ко мне, – охо­титься изволите?

– Так‑с… А что это у вас песик аглиц­кий али фур­лян­ский какой?

Ста­рик любил при слу­чае пока­зать себя: дескать, и мы живали в свете!

– Не знаю, какой он породы, а хорош.

– Так‑с… А с соба­ками изво­лите ездить?

– Своры две у меня есть.

Туман улыб­нулся и пока­чал головой.

– Оно точно: иной до собак охот­ник, а иному их даром не нужно. Я так думаю, по про­стому моему разуму: собак больше для важ­но­сти, так ска­зать, дер­жать сле­дует… И чтобы все уж и было в порядке: и лошади чтоб были в порядке, и псари как сле­дует, в порядке, и все. Покой­ный граф – цар­ство ему небес­ное! – охот­ни­ком отро­дясь, при­знаться, не бывал, а собак дер­жал и раза два в год выез­жать изво­лил. Собе­рутся псари на дворе в крас­ных каф­та­нах с галу­нами и в трубу про­тру­бят; их сия­тель­ство выйти изво­лят, и коня их сия­тель­ству под­ве­дут; их сия­тель­ство сядут, а глав­ный лов­чий им ножки в стре­мена вде­нет, шапку с головы сни­мет и пово­дья в шапке подаст. Их сия­тель­ство ара­пель­ни­ком этак изво­лят щелк­нуть, а псари заго­го­чут, да и дви­нутся со двора долой. Стре­мян­ный-то за гра­фом поедет, а сам на шел­ко­вой сворке двух люби­мых бар­ских соба­чек дер­жит и этак наблю­дает, зна­ете… И сидит-то он, стре­мян­ный-то, высоко, высоко, на казац­ком седле, крас­но­ще­кий такой, гла­зи­щами так и водит… Ну, и гости, разу­ме­ется, при этом слу­чае бывают. И забава, и почет соблю­ден… Ах, сорвался, ази­я­тец! – при­ба­вил он вдруг, дер­нув удочкой.

– А что, гово­рят, граф-таки пожил на своем веку? – спро­сил я.

Ста­рик попле­вал на чер­вяка и заки­нул удочку.

– А барин-то, я вижу, у вас был строг? – начал я после неболь­шого молчания.

– Тогда это было во вкусе, батюшка, – воз­ра­зил ста­рик, кач­нув головой.

– Теперь уж этого не дела­ется, – заме­тил я, не спус­кая с него глаз.

Он посмот­рел на меня сбоку.

– Теперь, вестимо, лучше, – про­бор­мо­тал он – и далеко заки­нул удочку.

Мы сидели в тени; но и в тени было душно. Тяже­лый, зной­ный воз­дух словно замер; горя­чее лицо с тос­кой искало ветра, да ветра-то не было. Солнце так и било с синего, потем­нев­шего неба; прямо перед нами, на дру­гом берегу, жел­тело овся­ное поле, кое-где про­рос­шее полы­нью, и хоть бы один колос поше­вель­нулся. Немного пониже кре­стьян­ская лошадь сто­яла в реке по колени и лениво обма­хи­ва­лась мок­рым хво­стом; изредка под навис­шим кустом всплы­вала боль­шая рыба, пус­кала пузыри и тихо погру­жа­лась на дно, оста­вив за собою лег­кую зыбь. Куз­не­чики тре­щали в поры­же­лой траве; пере­пела кри­чали как бы нехотя; яст­реба плавно носи­лись над полями и часто оста­нав­ли­ва­лись на месте, быстро махая кры­лами и рас­пу­стив хвост вее­ром. Мы сидели непо­движно, подав­лен­ные жаром. Вдруг, позади нас, в овраге раз­дался шум: кто-то спус­кался к источ­нику. Я огля­нулся и уви­дал мужика лет пяти­де­сяти, запы­лен­ного, в рубашке, в лап­тях, с пле­те­ной котом­кой и армя­ком за пле­чами. Он подо­шел к ключу, с жад­но­стию напился и приподнялся.

– Э, Влас? – вскрик­нул Туман, вгля­дев­шись в него. – Здо­рово, брат. Откуда Бог принес?

– Здо­рово, Миха­ила Саве­льич, – про­го­во­рил мужик, под­ходя к нам, – издалеча.

– Где про­па­дал? – спро­сил его Туман.

– А в Москву схо­дил, к барину.

– Про­сить его ходил.

– Умер. Покой­ник, – при­ба­вил мужик, помол­чав, – у меня в Москве в извоз­чи­ках жил; за меня, при­знаться, и оброк взносил.

– Да разве вы теперь на оброке?

– Что ж твой барин?

– Что барин? Про­гнал меня. Гово­рит, как сме­ешь прямо ко мне идти: на то есть при­каз­чик; ты, гово­рит, сперва при­каз­чику обя­зан доне­сти… да и куда я тебя пере­селю? Ты, гово­рит, сперва недо­имку за себя взнеси. Осер­чал вовсе.

– Ну, что ж, ты и пошел назад?

Мужик рас­ска­зы­вал нам все это с усмеш­кой, словно о дру­гом речь шла; но на малень­кие и съе­жен­ные его глазки навер­ты­ва­лась сле­зинка, губы его подергивало.

– Что ж ты, теперь домой идешь?

– А то куда? Известно, домой. Жена, чай, теперь с голоду в кулак свистит.

– Да ты бы… того… – заго­во­рил вне­запно Сте­пушка, сме­шался, замол­чал и при­нялся копаться в горшке.

– А к при­каз­чику пой­дешь? – про­дол­жал Туман, не без удив­ле­ния взгля­нув на Степу.

– Зачем я к нему пойду. За мной и так недо­имка. Сын-то у меня перед смер­тию с год хво­рал, так и за себя оброку не взнес… Да мне с полу­горя: взять-то с меня нечего… Уж, брат, как ты там ни хитри, – шалишь: без­от­вет­ная моя голова! (Мужик рас­сме­ялся.) Уж он там как ни мудри, Кин­ти­льян-то Семе­ныч, а уж…

Влас опять засмеялся.

– Что ж? Это плохо, брат Влас, – с рас­ста­нов­кой про­из­нес Туман.

– А чем плохо? Не… (У Власа голос пре­рвался.) Эка жара стоят, – про­дол­жал он, ути­рая лицо рукавом.

– Кто ваш барин? – спро­сил я.

– Граф ***, Вале­риан Петрович.

– Сын Петра Ильича?

– Петра Ильича сын, – отве­чал Туман. – Петр Ильич, покой­ник, Вла­сову-то деревню ему при жизни уделил.

– Здо­ров, слава Богу, – воз­ра­зил Влас. – Крас­ный такой стал, лицо словно обложилось.

– Вот, батюшка, – про­дол­жал Туман, обра­ща­ясь ко мне, – добро бы под Моск­вой, а то здесь на оброк посадил.

– А почем с тягла?

– Девя­но­сто пять руб­лев с тягла, – про­бор­мо­тал Влас.

– Ну вот, видите; а земли самая малость, только и есть что гос­под­ский лес.

– Да и тот, гово­рят, про­дали, – заме­тил мужик.

– Ну, вот видите… Степа, дай-ка чер­вяка… А, Степа? Что ты, заснул, что ли?

Сте­пушка встре­пе­нулся. Мужик под­сел к нам. Мы опять при­умолкли. На дру­гом берегу кто-то затя­нул песню, да такую уны­лую… При­го­рю­нился мой бед­ный Влас…

1. Сколько простых предложений в составе сложного предложе­ ния? Дубовые кусты разрослись по скатам оврага; около родника зеленеет короткая, бархатная трава; солнечные лучи почти нико­ гда не касаются его холодной, серебристой влаги (Тургенев).

2. Какое предложение является бессоюзным?

1) Мы знали, что под рыхлым снегом, если разгрести его руками, еще можно найти свежие лесные цветы (Паустовский).

2) Лето выдалось сырое и холодное, деревья были мокрые, все в саду глядело неприветливо, уныло (Чехов).

3) Вековые теплые деревья сомкнулись над головами бойцов, и солнце не могло пробиться сквозь листву (Гончар).

3. В каком варианте ответа правильно указаны все цифры, на месте которых в предложении должны стоять запятые? Звонче жаворонков пенье (1) ярче вешние цветы (2) сердце полно вдохновенья (3) небо полно красоты (А.. Толстой).

4. Какой знак должен стоять на месте цифры? Пароход не мог идти дальше (1) за туманом не видно ни бакенов, ни перевальных огней (Паустовский).

1) запятая; 2) двоеточие;

4) точка с запятой.

5. В каком предложении на месте пропуска нужно поставить тире?

1) Куст заденешь плечом (. ) на лицо тебе вдруг с листьев брызнет роса серебристая (Никитин).

2) Я приехал как раз вовремя (. ) поезд стоял у платформы (Короленко).

3) Ястреб, неспешно махая крыльями, пролетел высоко над дальним лесом (. ) другой точно так же пролетел в том же направлении и скрылся (Тургенев).

6. В каком предложении на месте пропуска ставится двоеточие?

1) Вдруг мужики с топорами явились (. ) лес зазвенел, застонал, затрещал (Некрасов).

2) Я поднял голову (. ) ни насмешки, ни гнева в ее лице, а была лишь ее свежая, веселая улыбка (Достоевский).

Читайте также: